Слабая лампа была единственным источником света в этой комнате. На город уже опустилась ночь, за окном горели фонари. В помещении царил неприятный искусственный полумрак – такой же, как и вчера, и позавчера. Хозяйка этой комнаты привыкла к такому слабому освещению так же, как к беспорядку на столе и пьяной матери, но она была уверена, что больше она никогда не увидит ни первого, ни последнего.
Беспорядок превзошел все мыслимые и немыслимые масштабы, превратив комнату в миниатюрное подобие послевоенного Ишвара. В темном углу стоял наполовину заполненный разными вещами чемодан. В нем было только самое необходимое; никаких книг и справочников Акина с собой не брала – она была уверена, что еще успеет обзавестись новыми учебниками и энциклопедиями.
Она выглядела нервной, непривычно нервной. На лице застыла гримаса раздражения, глаза судорожно бегали по комнате, в поисках вещей, которые еще надо положить в чемодан. При всей внутренней сдержанности – даже в этот момент – она вела себя, как взбешенный и разозленный четырнадцатилетний подросток. Никаких сомнений у нее уже не оставалось и, хватая то записи об Алмазной алхимии, то кофты со штанами, она думала только о том, как через два часа уже будет сидеть в поезде, направляющемся в Централ. С типичным для шестнадцатилетней девушки, только два месяца назад закончившей школу, максимализмом, она полагала, что либо должна получить от жизни все, либо угробить ее в Нью-Калсе, обходя стороной мать и подрабатывая в местном отеле. На компромисс она была не готова – да и какой тут компромисс?
Впрочем, что Акина понимала под словами «получить от жизни все» - вопрос спорный. Она не стремилась к праздному образу жизни, с кучей вечеринок и гулянок. Все, что ей было нужно – это жизнь, в которой не будет матери, жизнь, в которой она будет самостоятельна, и жизнь, в которой она сможет воплотить в жизнь свои научные интересы. Да, только в славной стране Аместрис можно пойти в армию с целью развивать науку…
Акина последний раз оглядела комнату. Она не сделала матери одолжение и не прибралась – если Кэтрин будет надо, она сама разберет эти завалы. Повинуясь секундному порыву, Акина запихнула в чемодан последний предмет одежды, который первоначально брать с собой вообще не собиралась. На своем месте осталась только фотография в рамке, которая уже четыре года стояла на подоконнике.
Как ни странно, у Кэтрин было много фотографий, где она была вместе с Акиной. Вот эта фотография была сделана в городском парке, когда у матери выдался свободный день. Это случалось так редко, что она всегда стремилась сходить куда-нибудь с дочерью. Помнится, когда Акине было семь лет, умерла бабушка. У матери тогда был трехдневный отпуск, и она, не задумываясь, потратила его на общение с дочерью. Тогда маленькая Акина радовалась этому. Сейчас она бы никогда не согласилась на прогулку с матерью по городскому парку.
«Как же ты меня достала», - думала она, хватая фоторамку и закапывая ее в бесполезные бумаги в верхнем ящике тумбочки. – «Как же достала. Достала, достала, достала, достала…»
На кровати лежало новое белое пальто – совсем легкое, осеннее. Акина его еще ни разу не надевала. Пальто стало последней вещью, к которой она притронулась в этой комнате. Таща за собой чемодан, шестнадцатилетняя самоуверенная девчонка спустилась по лестнице.
От нее остался только тусклый свет лампы в комнате на втором этаже.
Мать сегодня вернулась рано. Акина взглянула на свои часы – половина одиннадцатого. Мать и дочь встретились взглядами. Колкий и в то же время испуганный серый взгляд Акины – с зеленым, полным пугающего осознания происходящего, Кэтрин. Никто из них не решался заговорить первым.
Кэтрин заговорила, только когда Акина двинулась дальше к двери.
- Куда ты? – хриплым голосом спросила она. Было неясно, от страха это или от того, что ей весь день на работе приходится говорить.
- В Централ.
Кэтрин покачала головой, как будто отрицала сам факт отъезда дочери. Она не привыкла к подобным сценам. За шестнадцать лет у них вообще было мало «сцен». Она просто не знала как себя вести – не знала как уговаривать, как орать, как ругать свою дочь.
Акина положила руки в карманы пальто, тем самым давая понять, что готова ненадолго задержаться, чтобы поставить на их совместной жизни жирную точку. Правая рука нащупала хрустящие купюры. Наполовину это ее собственные сбережения, наполовину то, что она украла из копилки матери, пока той не было дома. Копилка всегда стояла на полке книжного шкафа, между «История одной жизни» и «35 диалогов». Это была железная банка, формой немного напоминавшая домик. Возможно, когда-то в нее клали… господи, о чем она вообще думает?
- Ты никуда не поедешь, - выдавила наконец из себя мать. – Я знаю, что ты хочешь записаться в армию. Я знаю, что ты хочешь стать государственным алхимиком.
- Попробуй, заставь меня остаться здесь.
- Зачем? – спросила она, подходя ближе к Акине. – Зачем тебе туда ехать.
- Может быть, чтобы не жить дальше с матерью-алкоголичкой, которая никогда не заботилась о своей дочери? – зло спросила Акина. Это было преувеличением. Алкоголичкой Кэтрин никогда не была, но девушке сейчас было все равно.
- Как ты можешь такое говорить? – видно было, что Кэтрин от этого заявления пришла в ужас, смешанный с гневом. Она случайно задела стеклянную вазу с печеньем, и посудина с треском разбилась об пол. – Я всю жизнь на тебя потратила. Я не пошла в университет, устроилась на три работы, обеспечивала нам нормальное жилье!
- Нормальные люди думают, что они будут делать с ребенком, перед тем как его рожать, - сжимая руки в кулаки, говорила Акина. – И не ложатся в постель с первым попавшимся эмигрантом!
Это было, наверное, самым ужасным, что могла сказать Акина. Кэтрин и так всю жизнь чувствовала себя из-за этого виноватой перед всеми, а здесь собственная дочь упрекает ее в том, что она искренне влюбилась в Рая.
- Где ты пропадала по ночам, а? – продолжала Акина. – Шаталась по барам со своими друзьями, а потом возвращалась в полувменяемом состоянии домой, предоставляя мне о тебе заботиться. Хороший ты пример дочерь подаешь, однако.
- Я…
- Кто занимался домом последние семь лет? Не напомнишь? А ты хоть раз попросила меня помочь по дому? Это ведь было для тебя само собой разумеющимся, что десятилетняя дочь делает то, чем должен заниматься единственный взрослый человек в доме.
- Перестань! Замолчи! – надрывающимся голосом завопила мать.
«Довела-таки ее…» - подумала Акина, глядя на то, как слезы стекают по щекам Кэтрин. Она не стала сопротивляться, когда мать схватила ее за то самое белое пальто и оттолкнула от двери. Но отнять у себя чемодан она ей не позволила. Она кричала что-то о том, чтобы Акина отдала его, она орала в ответ что-то еще более невразумительное.
- Оставь меня наконец-то в покое, сволочь!
Две секунды мать не двигалась. Потом Акина почувствовала, что первый раз в жизни ей дали пощечину. Кинув на мать последний ненавистный взгляд, девушка вышла из квартиры. Пока она спускалась по лестнице на первый этаж, она еще слышала заплаканный голос матери, обсыпающий ее упреками и уверяющий, что Акина еще вернется.
Два года уже прошло, а она даже не позвонила. Одному богу известно что думает Кэтрин, глядя на фотографии Акины. Но та ведь сказала, что никогда больше не вернется…
А между тем ее уже очень давно тянуло обратно в Нью-Калс.
Но ту, шестнадцатилетнюю Акину, разозленную, в слезах мчащуюся к вокзалу, обратно домой не тянуло. Позднее ей станет стыдно за то, что она наговорила матери. Но это будет намного позднее. А пока что сжавшаяся в углу вагона фигура, одетая в белое пальто, черные грубые штаны и синюю кофту, просто хотела начать новую жизнь.
Всю дорогу Акина не могла думать о чем-то конкретном, мысли были расплывчатыми и неясными. Такими как сейчас, когда она все это вспоминает. Всю эту глупую историю…